Александр Русов - Самолеты на земле — самолеты в небе (Повести и рассказы)
— Заработался, — оправдывается он.
В таких случаях дежурный рассуждает так: вечно они, нерадивые коловертцы, не справляются со своей работой, вот и задерживаются допоздна. Или потому задерживаются, что диссертацию спешат себе поскорее сделать?
А то вот еще до чего додумаются: темным суконным одеялом, предназначенным для тушения пожара в лаборатории, завесят окно и продолжают работать втихую, а затем вместе с вечерней сменой из производственного отделения пытаются незаметно пройти через проходную. Хорошо, если не заметят.
Можно назвать и другие признаки, отличающие Каминск-1 от Каминска-2. Если, к примеру, посторонний (хотя это совершенно исключено) попадет в Каминск-1, он сразу поймет, что к чему, а вот если окажется он в Каминске-2, то навряд ли о чем-нибудь догадается. Лаборатории как лаборатории. Физические. Химические. Физико-химические. И заниматься в них люди могут чем угодно: разрабатывать новые сорта резины для детских сосок, или пленочные материалы для упаковки сосисок, или пленочные оболочки для ракет.
Даже внешне сотрудники Каминска-1 чем-то отличаются от сотрудников Каминска-2. Казалось бы, в первом сосредоточены люди самых разных профессий: инженеры, плановики, кадровики, специалисты по оборудованию, конструкторы, специалисты по стандартизации и нормализации, а также бухгалтеры, экономисты, технологи и многие другие. Все они тем не менее чем-то похожи друг на друга. Все они — как бы одно, а коловертцы, которые также состоят из людей разных профессий: физиков, химиков, биологов, математиков, чем-то очень сходных между собой людей, — коловертцы — это совсем другое.
8Не все жители Каминска исповедуют официальную веру, которая гласит: «Для нас важно одно: то, что должно летать, должно летать, и летать так, как до́лжно». Коловертцы, представители профессиональных меньшинств, — те, что живут на берегу Коловерти, — потихоньку исповедуют свои, полуофициальные взгляды. Нет, они не покушаются на основной постулат и тоже произносят привычной скороговоркой: «То, что должно летать, должно летать, и летать так, как до́лжно. Аминь!» Они лишь пропускают начало: «Для нас важно одно», — но как бы непреднамеренно, по забывчивости.
На самом же деле коловертец поступает так, дабы не осквернять уст ложью, ибо он не может утверждать, что для него важно только это и ничего больше. Напротив, коловертец склонен думать, что его собственный бог, который задает ему тысячу трудных вопросов, совсем непонятных тем, кто исповедует общеинститутскую веру, дорог ему не в меньшей степени.
Требования официальной веры проще для понимания: если летает, значит, все хорошо, если нет — плохо. Верования коловертца сложнее, запутаннее: в них далеко не все так однозначно, как в общеинститутской вере. Спросите коловертца: «Если все-таки не летает — хорошо это или плохо?» И тогда ваш собеседник ответит, немного подумав: «Хорошо, когда знаешь, почему летает и почему не летает, почему летает так, а не иначе. А вообще, — скажет коловертец, — я в этом мало что понимаю. Я ведь биолог», — скажет коловертец. Или: «Я ведь физик (химик), — скажет он, пряча жесткую, насмешливую улыбку, — а не инженер, конструирующий и испытывающий летательные аппараты. Вы к каминчанам с такими вопросами обращайтесь. Только они на них отвечать умеют. А я человек маленький и всю свою жизнь пытаюсь ответить на один тоже очень маленький вопрос: как устроен мир, созданный моим богом, и как он, этот мир, связан со всем остальным миром?»
Так или примерно так ответит вам чем-то, очевидно, недовольный коловертец, а про себя подумает: «Как же все-таки удается им, этим каминчанам, не открывшим ни одной закономерности, ни одного закона природы, умеющим лишь потреблять открытое другими, как удается этим людям скорее практического, нежели творческого склада заставлять летать то, что должно летать?»
«Подумать только, — скажет недовольный биолог, — каминчане требуют от меня бактерий, которые бы полностью уничтожили те отходы, которые им не нужны. Но прежде я должен понять, почему одни бактерии будут перерабатывать отходы лучше, другие хуже, а это каминчанина вовсе не интересует, и он не хочет дать мне на это времени и средств. Если бы я даже заставил бактерии вырабатывать из никому не нужных отходов золото, даже на это каминчанину было бы наплевать. Ему нужно переработать отходы — и ничто другое его не интересует. Ибо для него важно одно: то, что должно летать, должно летать, и летать так, как до́лжно».
«Спаси и помилуй! — воскликнет недовольный химик. — Зачем вся власть здесь сосредоточена в руках твердолобых каминчан? Чтобы рассчитывать на успех в работе, я должен вести многолетние систематические исследования в данном, перспективном для науки направлении. Однако каминчанам это не нужно».
Так сетуют коловертцы, обращаясь каждый к своему божеству, взывая к его помощи и милосердию в современной крепости, построенной из стекла и бетона среди ирисов, одуванчиков, заросшего хвощом и осокой пруда, отреставрированного барского дома и выпуклых асфальтовых дорог.
9Коренное население Каминска составляют инженеры и техники. Просто инженеры и инженеры-ученые — кандидаты и доктора технических наук. И хотя никогда и никем официально не было сказано, что инженеры-ученые — это нечто совсем иное, чем ученые-коловертцы, последние всякий раз противопоставляют себя коренным каминчанам.
— В чем же разница? — недоуменно спрашивают каминчане.
— Есть разница, — уклончиво замечают коловертцы, а про себя думают: «Не всяк монах, на ком клобук».
Истинный коловертец никогда не допустит, чтобы ему, как какому-нибудь каминчанину, присудили степень кандидата технических наук, но непременно — физико-математических, или химических, или биологических наук. Истинный коловертец никогда не забывает о том, что у него есть как бы вторая родина, с которой он поддерживает постоянную связь. Определение «технические науки» звучит для него почти сомнительно, как, скажем, для географа неопределенно-сказочное «в некотором царстве». Кандидат технических наук для коловертца — это словно бы человек без паспорта, без вида на определенное место жительства. Это может быть и металлург, и кораблестроитель, и землепроходец. Немного физик, немного химик и математик, а в целом неизвестно кто — мистер X.
Ощущая глубинный историзм своего происхождения, коловертец вместе с богатством исторического прошлого и великими именами предшественников тянет за собой тяжкий груз предрассудков. Порой ему очень тяжело жить в современном мире техники. Он все еще не может, да и не хочет смириться с тем, что совсем иная, несколько десятков лет назад родившаяся и в некотором роде универсальная профессия инженера, заставившего летать то, что должно летать, вправе соперничать с его, коловертца, родовыми гербами многовековой славы.
«Хорошо, — рассуждает коловертец. — Пускай я химик, а мой друг — биолог. Здесь все ясно. Но кто такой доктор технических наук тов. Скворцов? Конструктор? Проектировщик? Специалист в области испытаний конструкций? Инженер? Да. Ученый? Сомнительно. Ученый должен вносить нечто новое не в чертежи, а в систему представлений о мире. Всякая наука имеет границы, всякая маленькая родина даже в нашей большой многонациональной стране имеет свой язык. Да и бог бы с ним, ученым-каминчанином, но ведь он считает себя способным разобраться в моих проблемах. Он считает себя вправе давать мне советы такого свойства, какие я никогда бы не решился дать ему».
То есть коловертец, конечно, никогда не выступал и не собирается выступать против техники, инженерии. Напротив, он считает ее очень нужной, полезной и необходимой для общества. Никак не менее важной, чем его собственная наука. Но в том, что некоторые инженеры называют себя учеными, он усматривает покушение на его, коловертца, самостоятельность и в некотором роде исключительность.
— Теперь все ученые, — горестно восклицает коловертец, — хотя на самом деле их, настоящих, едва ли больше, чем в прошлом столетии. Ну скажите, чем плохо быть инженером? Может быть, даже лучше, чем ученым. Почему же в таком случае современный инженер хочет называться еще и ученым? Зачем идет он в науку — терпеть муку? Ведь без муки нет и науки. Или зарплата больше?
В том-то и дело, что обидный упрек коловертца не лишен оснований. Если для коловертца получение ученой степени — это прежде всего признание его ученых заслуг и возможностей как ученого, то устремления к ученой степени каминчан обусловлены зачастую желанием получить более высокую должность. Если для коловертца это только начало его научной деятельности, то для каминчанина, как правило, — ее конец.
Пожалуй, в таком положении вещей изначально виноваты коловертцы, объявившие принадлежность к науке чем-то вроде пропуска в современный Каминск.
